Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]

Ознакомительный фрагмент

— Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?

— Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, — отвечал Николай Иванович.

— Der Herr spricht nicht deutsch, — кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: — За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.

— Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка — полтинник?

— Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.

Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.

— Ай, ай! — взвизгнула Глафира Семеновна. — Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? — ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.

— Это, мадам, подъемный машин, — отвечал голос швейцара.

— Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюсь… Впотьмах еще бог знает что сделается… Выпустите…

— Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

— Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!

Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и, наконец, проговорил:

— Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доедем.

Через минуту подъемная машина остановилась, и швейцар распахнул дверцу и сказал:

— Прошу, мадам.

— Тьфу ты, чтоб вам сдохнуть с вашей проклятой машиной! — плевался Николай Иванович, выходя на площадку лестницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?

— Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и невесть куда нас тащат. Место чужое, незнакомое, вокруг все немцы… Думаю, вот-вот в темноте за горло схватят.

— Мадам, здесь хотель первый ранг, — вставил замечание швейцар, как бы обидевшись.

— Плевать я хотела на ваш ранг! Вы прежде спросите, желают ли люди в вашей чертовой люльке качаться. Вам только бы деньги с проезжающих за ваши фокусы сорвать. Не плати им, Николай Иваныч, за эту анафемскую клетку, ничего не плати…

— Мадам, мы за подъемную машину ничего не берем.

— А не берете, так с вас нужно брать за беспокойство и испуг. А вдруг со мной сделались бы нервы и я упала бы в обморок?

— Пардон, мадам… Мы не хотели…

— Нам, брат, из вашего пардона не шубу шить, — огрызнулся Николай Иванович. — Успокойся, Глаша, успокойся.

— Все ли еще у меня цело? Здесь ли брошка-то бриллиантовая? — ощупывала Глафира Семеновна брошку.

— Да что вы, мадам… Кроме меня и ваш супруг, никого в подъемный карет не было, — конфузился швейцар, повел супругов по коридору и отворил номер.

— Вот… Из ваших окон будет самый лучший вид на Паризерплац.

— Цены-то архаровские, — сказал Николай Иванович, заглядывая в комнату, которую швейцар осветил газовым рожком. — Войдем, Глаша.

Глафира Семеновна медлила входить.

— А вдруг и эта комната потемнеет и куда-нибудь подниматься начнет? — испуганно произнесла она. — Я, Николай Иванович, решительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчас же нервы сделаются, и тогда, смотрите, вам же будет хуже.

— Да нет же, нет. Это уж обыкновенная комната.

— Кто их знает! В их немецкой земле все наоборот. Без машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.

— О нет, мадам! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порог.

— О господи! Только бы переночевать, да вон скорей из этой земли! — бормотала она.

— Ну, так и быть, останемся здесь, — сказал Николай Иванович, садясь в кресло. — Велите принести наши вещи. А как вас звать? — обратился он к швейцару.

— Франц.

— Ну, хер Франц, так уж вы так при нас и будете с вашим русским языком. Три полтины обещал дать на чай за выручку наших вещей на железной дороге, а ежели при нас сегодня вечером состоять будете и завтра нас в какой следует настоящий вагон посадите, чтобы нам, не перепутавшись, в Париж ехать, то шесть полтин дам. Согласен?

— С удовольствием, ваше превосходительство. Теперь не прикажете ли что-нибудь из буфета?

— Чайку прежде всего.

— Даже русский самовар можем дать.

Швейцар позвонил, вызвал кельнера и сказал ему что-то по-немецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русский самовар подадут, — сказал Николай Иванович жене, которая сидела насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Ведь уж эта комната неподвижная. Никуда нас в ней не потянут.

— Пожалуйста, за немцев не ручайся. Озорники для проезжающих. Уж ежели здесь заставляют по телеграммам обедать, то чего же тебе?..

— Ах да… Поужинать-то все-таки сегодня горячим будет можно?

— О да… У нас лучший кухня.

— И никакой телеграммы посылать сюда не надо? — спросила швейцара Глафира Семеновна.

Швейцар посмотрел на нее удивленно и отвечал:

— Зачем телеграмма? Никакой телеграмма.

Люди без понятия

После того как швейцар удалился, кельнер подал чай и тот русский самовар, которым похвастался швейцар. Глафира Семеновна хоть и была еще все в тревоге от испуга на подъемной машине, но при виде самовара тотчас же расхохоталась.

— Смотри, смотри… И это они называют русским самоваром! Ни трубы, ни поддувала, — обратилась она к мужу. — Какое-то большое мельхиоровое яйцо с краном, а внизу спиртовая лампа — вот и все.

— Брось уж. Не видишь разве, что здесь люди без понятия к русской жизни, — отвечал презрительно Николай Иванович. — Немцы, хоть ты кол им на голове теши, так ничего не поделаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусим, а уж на ночь поужинаем вплотную.

— Геензи, кельнер… ничего больше. Нихтс, — кивнула Глафира Семеновна кельнеру.

Напившись чаю, Николай Иванович опять позвонил швейцару.

— Ну, хер Франц, надо нам будет немножко Берлин посмотреть. Веди, — сказал Николай Иванович.

— Нет, нет… Ни за что я никуда не пойду! — воскликнула Глафира Семеновна. — Еще опять в какую-нибудь машину вроде подъемной попадешь и перепугаешься.

— Да что ты, глупая! Хер Франц теперь предупредит, коли ежели что.

— Да, да, мадам. Будьте покойны. Больше ничего не случится, — отвечал швейцар.

— Пойдем, Глаша, — упрашивал жену Николай Иванович.

— Ну хорошо. Только уж спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машине.

— Вы где это, хер Франц, русской-то образованности обучались, в какой такой академии наук? — задал Николай Иванович вопрос швейцару.

— Я, мосье, в Варшава один большой хотель управлял, там и научился.

— А сам-то вы немец?

— Я больше поляк, чем немец.

— Еврей, что ли?

— Что вы, ваше превосходительство? Я поляк, но родился в Кенигсберге…

— В Кенигсберге? Ну, проку не будет! — воскликнула Глафира Семеновна. — Я умирать буду, так и то этот город вспомню. В этом городе нам обедать не дали и потребовали какую-то телеграмму, в этом городе мы перепутались и попали вместо берлинского поезда в какой-то гамбургский поезд и приехали туда, куда совсем не следует.

— Да ведь гамбургский поезд тот же, что и берлинский поезд. От Кенигсберг оба поезд идут до Диршау…

— Диршау? Ох, про этот город и не говорите. Этот город просто ужасный город! — воскликнул в свою очередь Николай Иванович. — Там живут просто какие-то разбойники. Они обманным образом заманили нас туда, сказав, что это Берлин, и продержали целую ночь в гостинице, чтобы содрать за постой.

Швейцар пожал плечами.

— Удивительно, как это случилось, что вы говорите про Кенигсберг. От Кенигсберга до Диршау один поезд и на Гамбург, и на Берлин. Вам нужно было только слезть в Диршау и пересесть в другой поезд.

— Ну а нам сказали, что надо поехать обратно в Кенигсберг, и мы, не доезжая Диршау, вышли из вагона на какой-то станции и поехали обратно в Кенигсберг, чтоб из Кенигсберга сесть в берлинский поезд.

— Это шутка. Это кто-нибудь шутки с вами сделал.

— Как шутки! Нам кондуктор сказал и даже высадил нас чуть не силой. Нам начальник станции сказал и даже штраф хотел взять.

— Вас надули, господин, или вы не поняли чего-нибудь. Поезд от Кенигсберга как на Берлин, так и на Гамбург — один, и только в Диршау он делится, — стоял на своем швейцар.

— Да нет же, нет! — воскликнул Николай Иванович.

— Ну что ты споришь, Коля! — остановила его жена. — Конечно же нас могли и надуть, и в насмешку; конечно же мы могли и не понять, что нам говорили по-немецки. Толкуют, а кто их разберет, что толкуют. Я по-немецки только комнатные слова знаю, а ты хмельные, так разве мудрено понять все шиворот-навыворот? Так и вышло.

— Уверяю вас, господин, что вам не следовало ехать обратно в Кенигсберг, чтобы садиться в берлинский поезд. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю, — уверял швейцар. — Я служил на эта дорога.

Николай Иванович досадливо чесал затылок и повторял: